:: Моя прекрасная Одри

Рекс Харрисон постоянно воспитывал Одри в том же стиле, что Хиггинс Элизу, срывая таким образом на ней свое дурное настроение. Он отказался подавать ей реплики, когда ее снимали крупным планом. Этим занялся ассистент режиссера, что, конечно, не могло не сказаться на ее игре и повлекло за собой утрирование некоторых сцен.

"Приболели?" – спросил кто-то из съемочной группы, заметив, что Одри глотает таблетки. "Это для того, чтобы у меня покраснел язык, - ответила она. – Он должен быть жутко малиновым, когда я покажу его профессору Хиггинсу". Во время съемок сцены с насмехающимся над ней Хиггинсом Элиза выкрикнула: "Я не буду больше повторять гласные. Я их знала до того, как пришла сюда!" и продемонстрировала ему свой ярко-красный язык.

Харрисон считал "Мою прекрасную леди" своим фильмом и, видимо, не без основания: он играл не хуже, а пел много лучше Одри. Кроме того, именно он был тем самым Хиггинсом, которого публика полюбила еще на Бродвее, а Одри в данном проекте была новичком, заместившим признанную и любимую звезду. Харрисон боялся, что Кьюкор, получивший репутацию "Женского режиссера", станет продвигать Одри в ущерб другим актерам, и последний устал разуверять его в этом. Конечно, все это не придавало Одри уверенности в собственных силах, которая была ей так нужна.

Единственным человеком на съемочной площадке, с которым Одри полностью нашла общий язык, был художник по костюмам Сесил Битон. Поначалу она очень переживала, что будет работать над столь важной ролью не с Живанши – модельером и другом Одри, который буквально создал ее стиль и работал с ней над многими фильмами. Но вскоре у них с Сесилом установились самые дружеские отношения. "Он был очень забавный – ни дать ни взять проказливый школьник, - говорила Одри. – Я полностью ему доверяла. Он часами работал над костюмами и старался, чтобы чтобы я в них хорошо выглядела. У него безупречный вкус, и он сразу видел, какой костюм мне идет, а какой нет. Он помог мне преодолеть опасения насчет того, что в первых сценах я выгляжу слишком уродливо. Я помню, как я плакала, в первый раз напялив жуткое пальто цветочницы Элизы. Мне казалось, что с грязью и угольной пылью гримеры чересчур переборщили, но Сесил убедил меня, что чем страшнее я выгляжу в первых сценах, тем более драматичным покажется мое преображение. Разумеется, он был прав".

Одри действительно очень беспокоилась о том, что в начале фильма она выглядит непривлекательной. Она позволила нанести грязные пятна себе на щеки, но просила, чтобы эта грязь не слишком ее портила. Ей пришлось вычернить ногти, вымазать грязью руки и ползать по студийному булыжнику, посыпанному уличной пылью, в грязных, потрепанных юбках. Легко представить себе ее досаду, вспомнив, что рядом велись постоянные примерки великолепных костюмов XIX века Сесила Битона. Одри говорила ему: "Я не хочу играть Элизу. У нее очень мало красивых платьев. Я хочу, чтобы меня видели в этих". Однажды она украдкой пробралась в гардеробную и вышла оттуда в блистательном одеянии светской дамы. Она прохаживалась между рабочих столов, словно по подиуму, а портнихи приветствовали ее одобрительными возгласами и аплодисментами.

В конце концов, Уорнер разрешил Одри сделать фотосессию в туалетах Битона для "Моей прекрасной леди". Это была одна из лучших подборок ее фотографий. Сама Одри, всегда относившаяся к своей внешности скептически, писала Сесилу: "Все время, как я себя помню, я хотела быть красивой. Глядя на эти фотоснимки вчера вечером, я поняла, что пусть ненадолго, но я стала действительно красивой – и только благодаря Вам".

Вернуться в раздел "Великие мюзиклы" или читать дальше